— Помните зубоврачебное кресло, что было у вас в комнате? Си Си нашел его в подвале клиники, которую собирались сносить, и Бен Николас купил его за пятьдесят долларов. Потом Бен продал его Энди за шестьдесят. Потом Расс дал Энди за него семьдесят пять и обтянул сиденье новой кожей. Когда Си Си увидел обновленное кресло, он захотел его купить, и Расс отдал его за сто двадцать пять. А вчера мы получили за него двести двадцать.
— Неплохо, — сказал Квиллерен.
— Только не пишите об этом в газете.
— А вы все друг с другом в хороших отношениях?
— О, да. Иногда бывают ссоры, конечно. Вот как когда Энди уволил Расса за то, что тот пил на работе. Но скоро это забылось. Расс — это тот блондин, которого вы видели на аукционе. У меня тоже когда-то были прекрасные светлые волосы, но они поседели в ту ночь, когда я потеряла первого мужа. По-моему, с ними надо что-то сделать.
После завтрака Квиллерен позвонил в телефонную компанию и попросил установить телефон на Цвингер стрит, 6331.
— Вы долж-ны за-пла-тить пять-де-сят дол-ла-ров впе-ред, сэр, — пропел женский голос в трубке.
— Пятьдесят?! Вперед?! Никогда не слышал о подобном!
— Про-сти-те. Вы в зо-не три-на-дцать. Пла-та впе-ред.
— А зона тут еще причем? — заорал Квиллерен. — Мне нужен телефон немедленно, и я не собираюсь платить этот возмутительный залог! Я репортер из «Бега дня», и я сообщу об этом главному редактору.
— Ми-нут-ку, по-жа-луй-ста.
Он повернулся к хозяйке.
— Возмутительная наглость! Они требуют плату вперед за восемь месяцев!
— С жителями Хламтауна всегда так поступают, — кротко пожала плечами Айрис.
В трубке снова послышался голос.
— К вам при-е-дут сра-зу же. Про-сти-те, сэр.
Журналист все еще кипел от негодования, когда вышел из дома, чтобы продолжить расследование. К тому же его расстраивала потеря пера на шляпе. Он был уверен, что еще вечером оно торчало за лентой, но теперь исчезло, а без него твидовый головной убор с мягкими полями потерял всю свою прелесть. Осмотр комнаты и лестницы принес только катышек кошачьей шерсти и алую обертку от жвачки.
На Цвингер стрит погода как будто зарычала на него, и ему захотелось зарычать в ответ. Все было серым: небо, снег, люди.По улице скользнул белый «ягуар» и повернул к бывшему сараю для экипажей. Квиллерен истолковал его появление как перст судьбы и последовал за ним.
Магазин Рассела Пэтча был когда-то вместилищем для двух карет. Теперь одну половину помещения занимал гараж, а другую — выставочный зал. Вместе с «ягуаром» в гараже находилась всевозможная мебель в безнадежном состоянии — облупленная, покрытая плесенью, пятнами сырости или посеревшая от грязи и времени. Весь дом пропах скипидаром и лаком.
Квиллерен услышал в задней комнате шарканье и стук, а секунду спустя появился крепкий парень, ловко передвигающийся по неровному полу на металлических костылях. Он сверху донизу был одет в белое: белые парусиновые брюки, белая рубашка с открытым воротом, белые носки и белые теннисные туфли.
Квиллерен представился.
— Да, я знаю, — улыбнулся Пэтч. — Я видел вас на аукционе, и ходили разговоры о том, кто вы такой.
Журналист огляделся.
— Тут настоящее старье, а не антиквариат. Неужели люди это покупают?
— Конечно. Сейчас это очень популярно. Все, что вы видите перед собой, — только полуфабрикаты. Я реставрирую мебель так, как хотят покупатели. Видите этот шкаф? Я отпилю ножки, покрашу его в розовато-лиловый цвет, сделаю пурпурные полоски, сбрызну умброй и придам блеск венецианской бронзы. Его купит
какой-нибудь денежный мешок, обитатель двухсоттысячного особняка в Затерянных Холмах.
— Как давно вы этим занимаетесь?
— Для себя — только шесть месяцев. А до того я работал четыре года на Энди Гланца. Хотите посмотреть, как это делается?
Он провел его в мастерскую, где надел длинный белый халат, похожий на мясницкий, в красных и коричневых пятнах.
— Вот это кресло-качалка, — сказал он, — годы стояло на скотном дворе. Я его немного починил, положил красный грунт, а теперь — смотрите.
Он натянул резиновые перчатки и стал втирать в сиденье вещество, похожее на грязь.
— Вас Энди научил это делать?
— Нет, я сам, — ответил Пэтч с легкой обидой в голосе.
— Мне говорили, — начал Квиллерен, — что он был прекрасным парнем. Не только знающим, но и великодушным, и с таким развитым чувством долга.
— Ага, — сдержанно отозвался хозяин.
— Все так хорошо о нем говорят.
Пэтч не отвечал, сосредоточившись на ровных движениях кисти, но Квиллерен заметил, что на скулах реставратора заиграли желваки.
— Его смерть должна была быть огромной потерей для Хламтауна, — не успокаивался журналист. — Жаль, что у меня никогда не было возможности…
— Может, я и не должен так говорить, — прервал его Пэтч, — но с ним было тяжело работать.
— Что вы имеете в виду?
— Любой для него был недостаточно хорош.
— Он любил доводить все до совершенства?
— Он был профессиональным святым и от других ожидал того же. Я говорю это к тому, что люди обязательно скажут вам, будто Энди уволил меня за пьянство на работе, а это ложь. Я ушел от него, потому что больше не мог терпеть его снисходительности.
Пэтч нанес последний коричневый штрих на красное сиденье и бросил кисть в банку из-под консервированных помидоров.
— Он был ханжой?
— Да, пожалуй, это подходящее слово. Мог достать кого угодно, понимаете? Я говорю это ради правды. Все вечно талдычат, каким Энди был честным. Что ж, иногда можно быть слишком честным.
— Как это? — поинтересовался Квиллерен.